– А тамошняя власть об этом знала?

– Еще бы не знать!..

– И не возражала, не преследовала?

Теперь Рябой растянул серое лицо в улыбке.

– А пошто ей возражать-то было?! Местная милиция тока и кормилась с нашего совхоза. А бороться… – он распрямился, оперся узловатыми руками о черенок, посмотрел в чистое небо, что-то припоминая… – Пытался один ненормальный – начальник ентого… как его… наркоконтроля! да спал притом на раскладушке в собственном кабинете. А у оконца держал заряженный пулемет. Уж и не ведаю, живой сейчас, али на пулю где нарвался.

– Занятно.

– Вот так-то, паря. Таким макаром я, значится, и обучился этому ремеслу!..

Максим на мгновение задумался и задал самый главный, мучивший целые сутки вопрос:

– Скажи, а зачем на верхней площадке держат самолеты?

– Кхе… – кашлянул в кулак худой работяга. Проворно глянув по сторонам, зашептал: – Леван наш – кажись, бывший летчик. Здешние старожилы поговаривают: он самолично ентот лагерь организовал и обустроил. Сам, значится, завозил сюда на самолетах колючку, генераторы, топливо, выкупал первых поселенцев, нанимал охрану…

Плюнув на ладони, вздохнул и закончил кратковременный перерыв в работе со словами:

– Товар кому-то сбывает и наживой делится – не сам, значится, ведает прибылью. А неучтенные излишки готового к продаже товара в летнее времечко грузит в один из еропланов и… улетает в неизвестном направлении. Коммерция, понимаешь ли!

– А основной товар идет чеченскими караванами в Россию? – пристально глянул на соседа майор.

– Ентого я тебе не говорил, – поостерегся от развития темы Рябой и поспешил свернуть тему: – Ну, все, – таперича давай работать, а то, не ровен час, узрит охрана нашу вольготную беседу – беды не оберешься…

– Прикладами воспитывать будут?

– И прикладами, и чего похуже может приключиться, – буркнул тот и до самого обеда не разгибал спины.

В справедливости опасений нового приятеля Макс убедился скоро – вечером того же дня. Рабочее время закончилось так же с наступлением сумерек, однако охранники отчего-то не загнали заключенных в калитку, а приказали построиться вдоль колючей проволоки – с внешней стороны периметра.

Галдевшие мужики враз притихли и команду исполняли в необычной тишине, суетно, быстро; с нарочито-показательной исполнительностью топчась и выравнивая фланги двух длинных шеренг.

Леван – плечистый грузин, деловито прошелся взад-вперед вдоль строя; повернув обратно, отдал короткий приказ. Тут же трое помощников выдернули из первой шеренги какого-то парня и принялись жестоко избивать…

– Енто начало. Самое страшное будет опосля, – не поворачивая головы, шепнул Рябой.

– А за что они его? – наблюдая за изуверским наказанием, сквозь зубы спросил летчик.

– Плохо работал.

Начальник лагеря вдруг резко обернулся и недовольно зыркнул на двух переговаривающихся мужчин. Тощий сосед Макса сгорбился еще сильнее, втянул голову в плечи, уменьшился в росте…

– Молчи, – испуганно произнес он, едва головорез сызнова вернул свое внимание к экзекуции, – а то и нам ребра поломают.

Но бог оказался милостив – их не тронули. Должно быть, Рябой числился на хорошем счету, к тому же неплохо владел технологией возделывания искомой культуры. Максим же после двух неполных дней пребывания в лагере считался новичком, не вкусившим строгости здешних правил.

А кровавое действо меж тем продолжалось до тех пор, пока Леван не изрек очередное непонятное слово:

– Кмара!

Оттащив бесчувственное тело парня к забору, охранники набросились на следующую жертву – одного из соседей Скопцова по землянке. Однако теперь высокого, неповоротливого мужика выволокли из строя не для истязаний и побоев.

– Дахвретс! – зло распорядился Леван.

Грубо швырнув испуганного работягу на самый край пашни, три молодца в теплых камуфляжных куртках натовского образца сдернули с плеч автоматы.

Одновременно щелкнули затворы, одновременно прогрохотали три короткие очереди.

Эхо выстрелов затерялось среди горных хребтов, а сотня почерневших от работы мужчин продолжала со страхом взирать на окровавленное тело мертвого товарища, несколько секунд назад стоявшего среди них.

Тишину нарушала очередная команда плечистого.

Майор напрягся, ожидая третьего «сеанса» показательной жестокости, но Рябой облегченно вздохнул, повернулся и увлек новичка за собой к калитке.

Начинался ужин…

И третье утро на затерявшейся в горах северной Грузии конопляной плантации показалось Скопцову обыденным, ничем не примечательным. За исключением того, что, бредя после скудного завтрака к черной пахоте, он едва волочил ноги. От усталости изнывали не только мышцы рук, заставлявшие мотыгу по двенадцать-четырнадцать часов кряду совершать монотонные клевки. С непривычки болели плечи, спина, поясница и даже ноги. Нормально выспаться, отдохнуть, восстановить силы не позволял жуткий ночной холод, пробиравший до самых костей, до суставов. Да и настроение майора с каждым часом становилось все подавленнее – от радостного осознания счастливого избавления из ледяного плена штормового моря, не осталось и следа. Один плен сменился другим, и который из них был безнадежнее, он теперь уж и не знал…

С давних пор, сравнивая свою жизнь с партией в преферанс, он вдруг в одночасье забыл о карточных раскладах. Теперь все чаще на ум приходила старая детская игра на развернутом картонном поле. Кубик; разноцветные фишки; извилистый путь, обозначенный цепочкой пронумерованных кружочков… И разнообразные сюрпризы: то возможность обогнать соперников, выбросив удачное число и попав на зеленый сектор, дозволявший перепрыгнуть несколько кружков; то красные ловушки, обязывающие пропустить ход, а то и вовсе безжалостно отправляющие назад. Вот и сейчас ему грезилось, будто угодил в такую же отвратительную западню…

Только что, торопливо пережевывая кусок кислого хлеба на завтрак и посматривая на товарищей по несчастью, Максим сделал странное открытие: не измождение от непосильной работы, не грубость обветренной кожи, не въевшаяся в нее грязь, поражали его с первого дня пребывания в лагере. А страх! Безумие и покорность затравленных страхом лиц сотни измученных мужчин – вот, что изначально казалось непостижимым и не давало покоя. После событий вчерашнего вечера, все становилось более или менее понятным.

Ночью, лежа на нарах в землянке, Рябой шепотом поведал: в обязанности слонявшихся вокруг плантации вооруженных головорезов входит не только наблюдение за порядком и пресечение попыток побега. Они к тому же ежедневно докладывают начальнику лагерной охраны о тех, кто работает хуже других. А уж тот, беря подобных кандидатов на заметку, выбирает очередную жертву для показательной казни.

– Лишние рты Левану тута без надобности, – тяжко вздыхал в темноте искушенный в тонкостях местных законов худощавый мужик средних лет. – Сотня рабов – боле для плантации в десяток гектар не требуется. Вот привели позавчерась тебя – свеженького… стало быть, другого пустят в расход. Арифметика простая. Так что держи ухо востро и мотыгой маши без устали. Не то разговор будет короткий – таперича сам все видел…

Однако говорил об этом Рябой с какой-то непонятной виной в голосе, будто оправдывался, каялся в соучастии. Скопцов и впрямь подмечал за ним частое общение с охраной, короткие диалоги с Леваном – главным вершителем «законов» в лагере. С одной стороны подобное близкое общение не могло не настораживать. А с другой – если бы Рябой оказался стукачом, майора за десяток провокационных вопросов давно бы подвергли какой-нибудь профилактической экзекуции. Потому-то своим наблюдениям пилот большого значения не придавал – неказистый сутуловатый мужичок обитал на плантации полгода, неплохо разбирался в технологиях посева и обработки конопли. «Возможно, об этих вещах и говорят. Советы компетентного человека еще никому не повредили, – рассудил офицер, – а вот мне не следует попадать в черные списки Левана! Я – не Мичурин и здешнее земледелие в моих прививках не нуждается. Бока намять для профилактики могут, но расстрелять, конечно, не посмеют – пока моя жизнь в руках очкастого разведчика. А вот что станется с моей неприкосновенностью потом – после его визита и разговора со мной?..»